Все мы родом из детства - Екатерина Мурашова

– Почему нет? – согласилась я.

Бабушка на переселение согласилась, но встретила внучку неласково:

– Неблагодарная! Ты там у родителей как сыр в масле каталась, твоя мать и десятой доли того не видала, а всё и по дому делала, и соседке хворой в магазин ходила, и училась прекрасно, да еще в ансамбле плясала, выступали они людям на радость. А ты что? Бездельница, да еще и кочевряжишься!

– Что мне делать? – спросила у меня Наташа.

– Дословно, ничего не упуская, всё пересказать матери! – велела я.

Светлана, выслушав дочь, долго рыдала. Потом позвонила матери (на личную встречу не решилась) и спросила: «Мама, но почему же ты мне-то никогда не говорила, что так обо мне думаешь?!» «А как же еще? – удивилась старуха. – Ты всегда правильная девочка была, добрая и умная. И вообще: моя дочь – самая лучшая. Как для тебя Наташка твоя. Или для тебя не так?» – «Так. Но почему же не говорила?!» – «А зачем баловать-то? От баловства вред один и шатания в голове. Ты ж сама убедилась».

Занавес.

Наташа теперь говорит, что хочет стать психологом. На всякий случай.

Хранитель мира

Мои читатели знают, что я очень редко пишу «на злобу дня». Практически никогда. Никаких моих принципов в этом нет, просто сами выбранные мною для очерков темы («Семья и семейные отношения», «Развитие ребенка, норма, нарушения, коррекция») относятся скорее к категории «вечных» и, как и педагогика и медицина в целом, закономерно тяготеют к консерватизму взглядов и оценок.

Но вот одна встреча два дня назад сподвигла меня изменить мною же установленным правилам.

Началась эта история давно. Кирюша и Илюша познакомились и подружились в детском саду. Причем, как это часто бывает у мальчишек, сначала они жестоко подрались между собой. Причина для драки была веской – «старожил» группы Кирюша и новичок Илья не сумели мирно разрешить возникший спор о том, как именно можно отличить по звуку «мессершмитт» от «фокке-вульфа». Долго бегали по группе, раскинув руки и стуча сандаликами, завывали на разные голоса, изображая, как приближаются к своим целям, бомбят, уходят в пике и взрываются разные фашистские самолеты, а потом, так и не сумев переубедить оппонента, покатились по полу, сцепившись. Воспитательница с помощью нянечки растащила их, пристыдила и усадила на стульчики в разных концах группы.

– Что вы деретесь, как будто враги? – сказала она им. – Вы же советские дети, ходите в одну группу и должны быть друзьями. А враг у нас у всех общий – это фашисты, которых мы победили.

Илья помнит эти слова так, как будто они были сказаны сегодня.

Воспитательница оказалась права: спустя короткое время Кирюша Опанасенко и Илюша Штемлер уже не могли жить друг без друга. У них оказались совершенно одинаковые взгляды, вкусы, увлечения. Оба хотели быть летчиками и бесконечно, хотя и одинаково плохо, рисовали воздушные сражения, в которых наши самолеты (с красными звездами) всегда побеждали. Оба больше всего на свете любили мороженое, Новый год и День Победы. У обоих деды погибли на фронте. Оба жили в огромных коммуналках на Петроградской стороне. Более склонный к анализу Илья однажды даже озаботился вопросом: «А чем же мы с тобой, Кирюша, отличаемся?» Не сразу, но все же различие было найдено: Кирюша ненавидел рыбий жир (им пичкали всех ленинградских детей – недостаток инсоляции, источник витамина Д), а Илюше он казался даже вкусным. Он и сегодня хорошо помнит этот семейный ритуал: всегда в полутемном общем коридоре (там стоял холодильник), темная бутылочка из толстого стекла (чтобы жир не окислялся), ложка с сероватым жиром, маленький кусочек черного хлеба и желто-зеленый кружок соленого огурца на закуску. Мама или бабушка слегка заискивающе улыбались (кажется, они сами любили рыбий жир не больше Кирюши). Илюша закрывал глаза, открывал рот… Ему было вкусно и как-то очень спокойно в эти сугубо детские минуты.

Шел 1954 год.

Потом было взросление. Школа, где Кирилл и Илья по-прежнему дружили и, когда приходилось, дрались спина к спине. Влюблялись в одних и тех же девчонок, ломали ветви черемухи в саду 1‑го Медицинского института, до изнеможения гуляли по берегу Карповки белыми ночами, споря о вечном… В летное училище Илья не проходил по здоровью. А Кирилл сам решил поступать в строительный институт, но уже в Одессе – туда после развода с отцом спешила вернуться мать, там были ее родина и все родственники, друзья юности, те, кого не разметала и пощадила война. Расставаясь на перроне, мальчики поклялись писать и не забывать друг друга…

Она сидела в кресле и плакала. Ей 15 лет, ее зовут Оля. Я не знаю, как ее утешить.

Я давно знаю всю семью Штемлеров, они приходили ко мне не раз и не два. Оля заикалась в раннем детстве и чуть позже боялась мух и собак. Потом она почти год непрерывно играла в одну компьютерную игру, и семью это очень тревожило. Младший мальчик долго писался по ночам и стеснялся выступать в детских спектаклях. И, кажется, у него же была тяжелая нейроинфекция с изменением поведения.

– Говори, – прошу я. – Говори всё подряд, может быть, мы найдем, за что зацепиться…

– Она ничего у меня не спросила, понимаете, ничего!.. – всхлипнула Оля. – И ничего не объяснила. Мы с ней не спорили, не ссорились, вообще об этом не говорили. А она просто взяла и удалила меня из френдов! И из «Скайпа»! Везде! Нельзя же так!

– Только тебя удалила? Лично тебя?

– Нет, всех, кто из России. Но почему? Что я-то ей сделала?! Почему она со мной так? Мы же к ним с дедушкой в гости туда ездили, жили у них, и она к нам два раза приезжала, и в Турции еще все вместе отдыхали…

– Ну, может быть, это как бы и не имеет отношения к тебе лично? Сейчас видишь, какая сложная политическая обстановка между нашими странами… даже взрослые люди не всегда могут разобраться…

– Ну как же не имеет? – Оля перестала плакать и длинно вздохнула. – Есть политическая обстановка, и есть мы с Мариной, отдельные люди. Разве не так? Мы же с ней почти каждый день по «Скайпу» разговаривали. Мне казалось, мы друг друга понимаем, как никто. У нас же еще дедушки дружили, вы помните? И вот нам с ней это очень нравилось – такая, понимаете, «дружба по наследству», мы даже гордились. Я Марине такое рассказывала, что не могу подруге из класса рассказать, и она мне тоже. Когда она к нам приезжала, она в моей комнате жила, и мы вместе в одной кровати спали… до утра могли проболтать. А дедушки наши – на кухне, тоже до утра… А вы говорите: не имеет.

Мы долго молчали, думая каждый о своем. Или об одном и том же? Потом я спросила:

– Оля, а что же ваши дедушки? Илья и Кирилл? Что они теперь говорят?

– Они долго пытались переубедить друг друга, – Оля опустила голову. – Я, честно, не поняла, в чем. Кто больше врет: мы или они? Вроде так. И еще: «Как ты не можешь понять, это стечение обстоятельств?!» – «Нет, это все было заранее спланировано, еще до вашей Олимпиады!» – «Кто отдаст приказ армии стрелять в неармию – тот и преступник!» – «Вот и целуйте теперь в задницу Януковича, раз он до всего этого довел, а потом еще и приказ не отдал!» Дедушка в другую комнату, к компьютеру уходил, но они так орали, что мы все равно слышали. Но я все-таки мало что поняла…Теперь они, кажется, тоже раздружились. Дедушка все время на кухне курит и корвалол пьет.

Катающиеся по полу мальчики в коротких штанишках. Мудрая воспитательница: «Не надо драться между собой», «Надо сплотиться перед лицом общего врага – тогда победим». 60 лет назад. Сегодня.

– Сейчас вы с Мариной – жертвы, – сказала я. – Но ты можешь перестать ею быть.

– Как? – девочка подняла заплаканные, но все равно красивые глаза. – Я все сделаю, я чувствую, что это все неправильно!

– Ты ведь не видишь, почему это вы должны поссориться с Мариной?

– Не вижу, конечно! – Оля энергично замотала головой, потом так же энергично закивала.

– Ну вот прямо так и напиши ей на доске или как там у вас это называется… – я помолчала, с усилием пытаясь вызвать своего «внутреннего подростка» и подобрать нужные слова. – «Я не вижу, почему лично я лично с тобой должна теперь ссориться. Я, Ольга Штемлер, здесь и сейчас во всеуслышание заявляю, что сохраняю мир и назначаю себя одним из его хранителей. И я сегодня, здесь и сейчас клянусь, что не забуду тебя, Марина, что бы ни случилось. Не забуду и не предам нашей дружбы и нашего доверия. В память всего хорошего для нас и в память тех мальчиков на перроне, наших ровесников, которые тоже клялись когда-то. Ради нас всех, ради мира, ради наших дедов, которые сегодня не сумели удержать, я принимаю на себя эту клятву. Пусть я не очень сильна и голос мой негромок, но я буду стараться изо всех сил, которые у меня сегодня есть. Я, Ольга Штемлер, сохраняю мир и призываю тебя, Марина Опанасенко, и всех, кто это читает сейчас и еще прочтет, присоединиться ко мне!»